История любви. Вечный доброволец сергей эфрон Мысли о возвращении в Россию
Сергей Яковлевич Эфрон (11 октября 1893, Москва - 16 октября 1941, Москва) - публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, евразиец, агент НКВД. Муж Марины Цветаевой, отец трёх её детей.
Биография
Сергей Яковлевич Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из известного дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), из происходившей из Виленской губернии еврейской семьи. Племянник прозаика и драматурга Савелия Константиновича (Шееля Калмановича) Эфрона (литературный псевдоним С. Литвин; 1849-1925).
Из-за ранней смерти родителей до наступления совершеннолетия у Сергея был опекун. Окончил знаменитую Поливановскую гимназию, учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал журналы, а также занимался подпольной деятельностью.
После начала Первой мировой войны, в 1915 году поступил братом милосердия на санитарный поезд; в 1917 году закончил юнкерское училище. 11 февраля 1917 командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-й пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.
В октябре 1917 году участвует в боях с большевиками в Москве, затем - в Белом Движении, в Офицерском генерала Маркова полку, участвует в Ледяном походе и обороне Крыма.
В эмиграции
Осенью 1920 года в составе своей части эвакуируется в Галлиполи, затем переезжает в Константинополь, в Прагу. В 1921-1925 - студент философского факультета Пражского университета. Член русской студенческой организации, союза русских писателей и журналистов.
Вскоре после эмиграции Эфрон стал испытывать ностальгию по России, желание вернуться на родину становилось всё сильнее. В Праге Сергей Яковлевич организует Демократический союз русских студентов и становится соредактором издаваемого Союзом журнала «Своими путями», участвует в развитии евразийского движения, получившего широкое распространение среди российской эмиграции как альтернатива коммунизму. Сергей Яковлевич примыкал к левой части движения, которая, по мере углубления раскола евразийства все лояльнее относилась к советскому строю.
В 1926-1928 годах в Париже Эфрон работал соредактором близкого к евразийству журнала «Вёрсты».
В 1927 году Эфрон снялся во французском фильме «Мадонна спальных вагонов» (режиссёры Марко де Гастин и Морис Глэз), где сыграл роль заключённого-смертника в Батумской тюрьме, которая длилась лишь 12 секунд и во многом предвосхитила его собственную дальнейшую судьбу.
С 29 мая 1933 года - член парижской масонской ложи «Гамаюн». Исключён из ложи 8 ноября 1937 года после похищения генерала Миллера.
В 30-е годы Эфрон начал работать в «Союзе возвращения на родину», а также сотрудничать с советскими спецслужбами, - с 1931 года. Сергей Яковлевич являлся сотрудником Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Использовался как групповод и наводчик-вербовщик, лично завербовал 24 человека из числа парижских эмигрантов. Нескольких завербованных им эмигрантов - Кирилла Хенкина, в частности, - он помог переправить в Испанию для участия в гражданской войне. С 1935 года жил в Ванве около Парижа.
Согласно одной из версий, Эфрон был причастен к убийству Игнатия Рейсса (Порецкого) (сентябрь 1937 года), советского разведчика, который отказался вернуться в СССР. Но слухи были опровергнуты и он был оправдан.
В СССР
В октябре 1937 спешно уехал в Гавр, откуда пароходом - в Ленинград. По возвращении в Советский Союз Эфрону и его семье была предоставлена государственная дача НКВД в подмосковном Болшево. Первое время ничто не предвещало беды. Однако вскоре после возвращения Марины Цветаевой была арестована их дочь Ариадна.
Арестован НКВД 10 ноября 1939 года. В ходе следствия Эфрона разными способами (в том числе с помощью пыток - например, помещение зимой в холодный карцер) пытались склонить к даче показания на близких ему людей, в том числе на товарищей из «Союза возвращения», а также на Цветаеву, однако он отказался свидетельствовать против них. Осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания. Был расстрелян 16 октября 1941 года на Бутовском полигоне НКВД в составе группы из 136 приговоренных к высшей мере наказания заключенных, спешно сформированной в целях «разгрузки» тюрем прифронтовой Москвы.
20 ноября 2014, 15:00Я готовила этот пост недели 3!!! Очень хотелось уделить внимание прекрасной талантливой половине отечественной литературы. К тому же тогда на Сплетнике было много статей и постов и феминизме, в комментариях тоже проскакивала эта тема, хотела идти в ногу со временем))) Сначала подумала об Анне Ахматовой, потому что очень ее люблю. Начала копаться - боже, сколько информации! Получился бы не пост, а курсовая об Ахматовой))) Но, кончено, с постом о Цветаевой тоже всё не просто, потому что многие факты связаны с ее психологическим состоянием, которое не понять, не углубляясь в биографию. И, честно говоря, Цветаева - точно не пой писатель! Из биографии представляю, к какому типу людей она относилась, и знаю, что такие люди меня слегка, скажем так, раздражают. Поэтому откладывала, откладывала - но... надо, Федя, НАДО! Надо продолжать!
♦♦♦ Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) ♦♦♦
♦ Родилась Марина Цветаева в очень интеллигентной семье. Ее отец - Цветаев Иван Владимирович, профессор Московского университета, работавший на кафедре теории искусств и всемирной истории, известный филолог и искусствовед, большую часть своей жизни посвятил Музею изящных искусств имени Александра III (сейчас – Музей имени Пушкина).
♦ Огромное влияние на Марину оказала ее мать, Мария Мейн, мечтавшая, что дочь пойдет по ее стопам и станет пианисткой. Однажды Александровна записала в дневнике следующие строчки: "Четырехлетняя моя Муся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, - может быть, будет поэт?" . Как показало время, пророчество сбылось. Мать воспитывала дочерей достаточно строго, образование они получили превосходное, но скоро Мария Цветаева заболела чахоткой и семья была вынуждена уехать за границу. Несмотря на все усилия, Мария в 1906 году умерла и заботы о Марине, ее младшей сестре Анастасии и об их сводном брате по отцу Андрее легли на плечи отца, который, впрочем, был занят на службе и не мог посвящать все свое время детям. Возможно, именно поэтому девочки выросли очень самостоятельными, достаточно рано начали интересоваться не только отношениями с противоположным полом, но и политической обстановкой в стране. Марина Цветаева, Коктебель, 1911
♦ В 19 лет Марина вышла замуж за Сергея Эфрона. Их знакомство состоялось в Коктебеле, где Марина отдыхала вместе с четой Волошиных. Сестра Цветаевой Ася писала, что в начале семейной жизни Марина выглядела счастливой. С Сергеем она, наконец, сумела вырваться из мира неземных фантазий, где до сих пор пребывала, и испытать простые человеческие чувства. Марина Цветаева и Сергей Эфрон, Коктебель
Сергей Яковлевич Эфрон , согласно воспоминаниям современников, был веселым и жизнерадостным человеком, душой любой компании. Но в то же время он всегда знал грань дозволенного в разговорах, и никогда ее не переступал. Ему было предназначено стать мужем гениальной поэтессы, и он с достоинством нес эту нелегкую ношу.Марина Цветаева и Сергей Эфрон, 1912
Супружеская жизнь Цветаевой и Эфрона протекала не так гладко, как ожидала Марина. После революции Сергей Эфрон посвятил себя политической борьбе, примкнув к сторонникам белого движения. Поэтессе пришлось одной воспитывать двух дочерей и вести домашнее хозяйство, к чему она совсем не была готова. Чтобы спасти девочек от голодной смерти, она решилась на отчаянный шаг: отдала их в приют. Но вскоре они заболели, и Марина забрала старшую девочку домой. Спустя два месяца младшая умерла в приюте. Для Цветаевой такой поворот судьбы стал тяжелым испытанием. Стихи поэтессы сразу потеряли свою звучность, мелодику, от которой так и веяло жизнью.
Марина Цветаева и Сергей Эфрон
♦ В один из вечеров ноября 1920 года Цветаева присутствовала на спектакле в Камерном театре. Спектакль неожиданно прервали сообщением о том, что Гражданская война закончена и белогвардейцы разгромлены. Под торжественное звучание "Интернационала" Цветаева лихорадочно перебирала в голове мысли о муже: жив, убит или ранен и уже на пути домой? Через нескольких месяцев тягостного ожидания Цветаева решила передать письмо за границу на случай, если Сергей Эфрон вдруг объявится. "Если Вы живы - я спасена. Мне страшно Вам писать, я так давно живу в тупом задеревенелом ужасе, не смея надеяться, что живы, - и лбом - руками - грудью отталкиваю то, другое. - Не смею. - Все мои мысли о Вас... Если Богу нужно от меня покорности - есть, смирения - есть, - перед всем и каждым! - но, отнимая Вас у меня, он бы отнял жизнь". С дочерью Алей
♦ Судьба на этот раз услышала мольбы Марины Цветаевой, и уже весной 1922 года она отправилась с дочерью Алей в Берлин, к Сергею. Супруги не могли не помнить, что до расставания, четыре года назад, их отношения складывались не очень удачно, но Марина все еще надеялась, что теперь жизнь пойдет иначе. Супруги переехали в глухую деревушку под Прагой. Жить здесь было дешевле, все равно они еле сводили концы с концами. Цветаева принялась за устройство быта. Ей приходилось стирать, убирать, искать на рынке дешевые продукты. Друзьям она сообщала: "Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу, - нечто среднее между колыбелью и гробом, а я никогда не была ни младенцем, ни мертвецом"
.
Марина
Цветаева
, С. Ефрон и К. Родзевич - окрестности Праги, 1923 г.
♦ Но бытовая неустроенность стала лишь первой пробой характера. Здесь Марина пережила самые сладостные и мучительные сердечные муки, которые ей когда-либо приходилось испытывать. Константин Родзевич , друг Сергея, увидел в Цветаевой не просто поэта, а женщину, прекрасную, земную, полную живительной энергии. Он никогда не старался казаться лучше и тоньше, чем был на самом деле, что и покорило уставшую от семейных неурядиц Цветаеву.
Для Эфрона очередное увлечение жены стало подобием хождения по кругам ада. Марина раздражалась по малейшему поводу, иногда замыкалась в себе и несколько дней с ним не разговаривала. К тому же она не умела скрывать, а Сергей прекрасно об этом знал. Когда же наступило время выбора, Марина осталась с Сергеем, но отношения уже, конечно, были далеки от семейной идиллии.
Ты, меня любивший дольше
Времени. - Десницы взмах! -
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
♦ Чувственная натура Цветаевой давала о себе знать и позже, но чаще это проявлялось в письмах, которые Марина писала своим корреспондентам. Поэтесса просто не мыслила себе жизни без любовных переживаний. Страсть занимала все ее существо, вдохновляла на творчество. Например, известно, что Борису Пастернаку она писала интимные письма, хотя почти с ним не встречалась. Переписку пришлось прекратить по настоянию жены Пастернака, которая не могла поверить, что незнакомая женщина может быть такой откровенной.
♦ В 1925 году у Марины Цветаевой родился сын, и вскоре семья переехала во Францию. Здесь Марина еще сильнее почувствовала тиски нищеты. Даже ее друзья заметили, что она постарела и не следит за собой. Однако на пальцах все так же блестели дорогие перстни, словно бросая вызов окружающей бедности. В конце концов, некоммуникабельность Марины привела к тому, что они с Сергеем оказались в изоляции. Семья перебивалась на подачки друзей и вымаливаемое каждый год пособие из Чехии.
Сергей Эфрон, Марина Цветаева с Георгием (Муром) и Ариадна Эфрон. Вшеноры (Чехия), 1925 год
С сыном Муром, 1928
♦ Усталость от домашних неурядиц все нарастала. Утро Марина вынуждена была проводить в хлопотах по дому, а ведь в это время так хотелось писать. Некоторые ее произведения печатались, но только после очень жесткой цензуры, что Марину просто выводило из себя. Сергей Эфрон к этому времени начал заниматься прокоммунистической деятельностью. Он пытался обеспечить себе возвращение на родину.
Бывший белогвардейский офицер, Сергей Эфрон, испытывает горькое разочарование в белом движении. Он открыто заявляет об этом в печати. Не скрывает, что все его помыслы связаны с покинутой родиной. Именно там, считает он, рождается новый мир, с новыми возможностями самореализации человека.
- Но там правят большевики! - пытается образумить мужа Марина.
- Не имеет значения, - возражает Сергей. - Мы должны быть с народом!..
Во искупление своей вины перед Родиной он становится одним из создателей «Общества возвращенцев» - желающих вернуться в Россию эмигрантов было достаточно.
Ни сам Сергей, ни Марина представить себе не могли, к чему может привести подобный настрой. Профессиональные «ловцы душ» из сталинского НКВД давно «положили глаз» на будущего возвращенца.
Он обратился в советское посольство, однако разрешения на выезд не получил. Одним из условий благополучного переезда в Россию было обязательное участие в деятельности НКВД. Тень осуждения пала и на поэтессу. Цветаеву перестали навещать друзья, и постепенно она начала осознавать, к чему может привести поспешное решение мужа.
С сыном Георгием (Муром)
Марина Цветаева с сыно Георгием, Фавьер, 1935
♦ Однако время не стояло на месте. В лице дочери Али Марина Цветаева также не могла найти единомышленника. Повзрослевшая Аля разделяла взгляды отца. Даже маленький сын Георгий (дома его звали Мур), чувствуя настроение взрослых, просил маму переехать в Россию. Теперь Цветаева верила только своему таланту. Она жила надеждой, что со временем сын станет на ее сторону и, более того, займет ее место. Но никто из детей не унаследовал ее дарования. Видимо, такова была судьба Марины Цветаевой.
♦ Один за другим уезжали члены семьи: сначала Аля, а затем и Сергей, привлеченный ее восторженными письмами. Цветаевой дают разрешение на въезд в Россию только в конце 1939 года. Далее она вместе с сыном она приезжает в Москву. Происходит всеми долгожданное воссоединение семьи и даже начинает казаться, что все самое страшное осталось позади. Новым домом для Цветаевых становится дача в Болшеве, принадлежащая НКВД. Но тут внезапно арестовывают сначала Ариадну, а потом и Сергея. И вновь начинается череда испытаний. Марина зарабатывает переводами, пытаясь прокормить себя и сына. Ежемесячно она собирает посылки в тюрьму для мужа и дочери.Зима, 1940
♦ С началом ВОВ Цветаеву в числе прочей писательской интеллигенции эвакуируют из столицы. Вместе с сыном сначала она попадает в Чистополь, а к августу оказывается в Елабуге. Ее душевные и физические силы на исходе. Она попросту устала начинать все с нуля и уже боится пытаться верить во что-то хорошее. Краткая биография Цветаевой обычно лишь вскользь повествует о том, сколь невыносимо тяжелыми оказались для нее последние годы жизни.
♦ 17 августа 1941 года Цветаева приехала в Елабугу. Ей очень хотелось бы остаться в Чистополе, где к тому времени уже жили семьи литераторов, и где она могла бы найти поддержку и работу. Но городок был настолько перенаселен, что эвакуированным даже на пристань выходить запретили. Те, кто видел ее на теплоходе, вспоминают, что Марина Ивановна была совершенно бледная, измученная. И когда говорят, что Марина Цветаева Елабугу не приняла, а, в свою очередь, Елабуга не приняла ее, то всегда забывают о том, что она приехала сюда уже с таким адом в душе, от которого никуда не сбежишь.
♦ Сначала она вместе с сыном и другими эвакуированными семьями литераторов поселилась в библиотечном техникуме и начала искать работу. В дневниках Мура, что подтверждается другими источниками, говорится, что Марина Цветаева готова была взяться за любую работу. Правда, в ней не сильно нуждались. Сарафанное радио разнесло, что в город приехала белоэмигрантка. Она писала: "...посуду я мыть могу и французский преподавать" . Да кому нужен был французский, когда шла война! "Положение наше беспросветно" , - 20 августа констатирует Мур в своем дневнике. Деньги, а это 600 рублей, привезенных с собой, уходили быстро, да и вещей, которые можно продать, они привезли не так много, слишком поспешно эвакуировались. Работу в Елабуге Цветаева так и не нашла. Зато в Чистополе, куда она с сыном все же планировала перебраться, она написала заявление с просьбой принять ее на работу посудомойкой в открывающуюся столовую Литфонда.
♦ А пока в Елабуге надо было где-то жить. Все квартиры, куда должны были расселять эвакуированных, были пофамильно расписаны. Особенно выбирать было не из чего. Да Марина Ивановна и не выбирала. Она осталась жить в первом же доме, куда их привели. Хозяйка дома Анастасия Ивановна Бродельщикова, ставшая свидетелем последних дней Цветаевой, вспоминала, что к дому подошла группа эвакуированных с представителем от горсовета, и первой к ним вошла женщина в темном пальто и берете горохового цвета, присела на диванчик и сказала, что останется здесь. Некоторые считают, что Марина Ивановна выбрала этот ничем не примечательный дом только потому, что услышала имя хозяйки - Анастасия Ивановна (как у ее сестры), а она цеплялась за любой знак.
♦ Так сложилось, что 31 августа 1941 года именно Анастасия Ивановна первая вошла в сени, где на балке повесилась Марина Ивановна. Сначала в темноте она наткнулась на стул, потом - на Цветаеву. Воссоздать детально, что произошло в тот день, практически невозможно. К своим дневникам Георгий вернулся только 5 сентября и записал: "31 августа мать покончила с собой - повесилась. Мать последние дни часто говорила о самоубийстве, прося ее "освободить". И кончила с собой".
♦ 31 августа пришлось на воскресенье, и всех жителей вместе с эвакуированными мобилизовали расчищать за городом площадку для аэродрома. Марина Ивановна сказалась больной и осталась дома, на воскресник отправился Мур. Расчищать аэродром пошла и Бродельщикова, она не могла лишать своего мужа - кузнеца - единственного выходного. Так что хозяин вместе с внуком провел этот день на рыбалке. Вероятнее всего, домой Анастасия Ивановна вернулась только после обеда. Та самая балка, через которую Марина Ивановна перекинула веревку, сохранилась в доме до сих пор. А вот что стало с веревкой, неизвестно. Хотя есть история о том, откуда она могла взяться (о ней будет ниже)
♦ Цветаева оставила три предсмертные записки. Эта - сыну: "Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что я любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик". Однако Мур ничего папе и Але передать не смог. Его отца расстреляли в октябре 1941 года. Мур, в феврале 1944 года призванный в армию, был убит в том же году. Аля была реабилитирована только в 1955 году, после семнадцати лет ГУЛАГа и ссылки в Сибирь.
Записка Асеевым:
"Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь - просто взять его в сыновья - и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына - заслуживает. А меня - простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете - увезите с собой. Не бросайте!" Кстати, просьбу они не выполнили.
Записка «эвакуированным»:
"Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы - страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом - сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте".
♦ Где 2 сентября 1941 года была похоронена Марина Цветаева, доподлинно неизвестно. Сохранились свидетельства, что эвакуированных в Елабуге, хоронили отдельно от горожан в южной части кладбища. Поэтому когда в 1960 году здесь побывала Анастасия Ивановна Цветаева, ее привезли именно сюда. И здесь она усмотрела знак - сдвоенную сосну.
♦ ♦ ♦ Интересные факты ♦ ♦ ♦
♦ Действительно есть мистическая история о том, что эту веревку передал ей Борис Пастернак. Он на самом деле помогал ей перед поездкой в Елабугу упаковывать вещи и перевязал один из чемоданов веревкой. В пересказах, что до нас дошли, он сказал, что она такая прочная, хоть вешайся. Никто, естественно, не проверял, на какой веревке она ушла из жизни, поэтому это нельзя принимать за факт, но Пастернак переживал, что это могла быть его веревка.
♦ Некоторые факты указывают на то, что Цветаева была влюблена в Пастернака, но их отношения были исключительно по переписке. И он вроде тоже ее любил, но однако женился на Зиночке Еремеевой. В 1935 году в Париже он встретился с Цветаевой. Она назвала это невстречей, потому что он... позвал ее в магазин подобрать Зиночке вещи. И, примеряя на Марину какую-то шубу, сказал: нет, Марина, тебе это нельзя, у тебя не такая грудь, как у Зины. И он сразу упал в ее глазах.
♦ А вот о том, как Борис Пастернак и молодой поэт Виктор Боков провожали Марину Цветаеву в Москве, известно доподлинно. Робкий Боков посмел сказать Цветаевой, что гадал на нее по книге эмблем и символов Петра Великого, о чем впоследствии написал в своих воспоминаниях. И у Марины Ивановны в глазах появился интерес: "Вы знаете эту книгу?" - спросила Цветаева. "Да, я по ней гадаю на писателей", - ответил поэт. "И что же мне выпало?" - продолжала Цветаева, но Боков промолчал, он не смел ей сказать, что на Марину Ивановну открылась страница с гробом и звездочкой, и с надписью: "Не ко времени и не ко двору". Цветаева приняла его молчание: "Можете не говорить, другого я и не ожидала".
♦ Софья Парнок. Это - имя «колдуньи», которая решила во что бы то ни стало очаровать молодую Цветаеву. Парнок не остановило, что Цветаева и Эфрон поженились лишь год назад и у них есть грудной ребенок. Завсегдатай московских литературных салонов, она была известна своими скандальными связями с другими женщинами. Встретив Цветаеву, она сразу почуяла в ней жажду новых сильных впечатлений. К тому же, лишенная с детства материнской ласки (мать Цветаевой не скрывала, что мечтала о сыне), Марина нуждалась именно в материнской любви. Парнок это поняла. Она сумела увлечь Цветаеву и новыми, необычными ощущениями, и иллюзией нежного материнства.
Забыв о муже, о ребенке, совершенно потеряв голову, Цветаева бросилась в омут вспыхнувшей страсти. На глазах у Эфрона связь двух женщин перерастала в бурный роман. Муж всё знал, терпел, но, безумно переживал и, говорят, даже хотел вызвать Парнок на дуэль.
На Цветаеву снисходит прозрение, когда муж уходит добровольцем на фронт. Она вдруг обнаруживает, что Парнок - законченная эгоистка, деспот, к тому же безумно ревнива. Это вызывает не просто разочарование, а негодование. Наконец-то Цветаева разглядела в Софье Парнок не идеал, от которого исходит тайна неземной любви, а обычную, более того - порочную женщину.
♦ Подробнее об истории с Константином Родзевичем. Когда-то Марина Цветаева, утешая мужа, узнавшего о гибели младшей дочери, обещала мужу: "У нас обязательно будет сын!" и выполнила свое обещание. 1 февраля 1925 года в семье Марины Цветаевой и Сергея Эфрона родился сын - Георгий Эфрон (Мур)
"Жалко, что вы не видели нашего прелестного мальчика, - напишет деликатный Сергей Эфрон друзьям, - на меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев".
Окружение Цветаевой выражалось более определенно. Отцом ребенка все единодушно считали человека, с которым совсем недавно у Марины отшумел "единственный, настоящий и трудный, неинтеллектуальный роман", как назовут его впоследствии друзья Цветаевой. В самом начале их знакомства Цветаева, словно чувствуя его обре ченность, напишет:
Та гора была - миры!
Боги мстят своим подобиям.
Горе началось с горы.
Та гора на мне - надгробием.
К.Родзевич
Объективно говоря, на "гору" Константин Родзевич походил мало. Невысокого роста, изящный, миниатюрный человек, занимавший скромную должность секретаря и казначея евразийского общества. Окружающие не находили в нем ничего примечательного. Кстати, познакомил их Сергей Яковлевич. Они встретились в лагере русских беженцев Константинополе, оттуда Сергей Эфрон и завлек его в Прагу - учиться. "Это была любовь с первого взгляда. Увлечение - обоюдное - началось между нами сразу" , - расскажет спустя много лет Константин Родзевич Ариадне Эфрон, разыскавшей его в Париже. Цветаева многого ждала от той любви. " От него я хотела сына, - написала она в одном письме . - Этого сына я, боясь, желала страстно!" Но скоротечный роман продолжался не более трех месяцев. "Произошел не разрыв - расхождение. Я предпочел налаженный быт" , - пояснил Родзевич любопытствующим и женился на другой. Цветаева в качестве свадебного подарка преподнесла невесте маленькую, переписанную от руки книжечку - "Поэму горы", которую написала на пике любви к Родзевичу. А спустя некоторое время родила сына. О том, кто был отцом ребенка, она не сказала никому. Впрочем, Родзевич особенно не настаивал: "К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать на себя никакой ответственности. Думаю, со стороны Марины было ошибкой оставлять эту неясность. Но она так и не сказала мне правды. Я принял для себя наиболее легкое решение, что Мур - сын Сергея Яковлевича" . Это решение устроило всех. Марина и Сергей уехали в Париж. Константин Родзевич прожил яркую и интересную жизнь: сражался в Испании в рядах интернациональных бригад, во время оккупации Франции участвовал в Сопротивлении... Но, в старости, оглянувшись на свою, так бурно прожитую жизнь, Константин Родзевич понял, что три коротких месяца, которые связывали его с Цветаевой, были самыми главными в его жизни. Со временем Родзевич признается: "Именно по моей слабости наша любовь не удалась. У меня, стоящего на бездорожье, не было возможности дать ей то, что она ждала. Она меня тащила на высоты, для меня недосягаемые. Мне было тяжело быть ненастоящим... Марина дала мне большой аванс. Все это выкристаллизовалось теперь. Сейчас я люблю ее глубже и больше".
♦ Кстати, именно Родзевич завербовал ее мужа в агенты ГПУ, а Эфрон потянул за собой дочь Алю. Считается, что Цветаева не знала о деятельности мужа, но не так давно эту версию отвергли. Он не могла не понимать, откуда появились деньги в семье - НКВД платил довольно хорошо, и они потихоньку стали выбираться из нищеты.
♦ За молодой поэтессой Мариной Цветаевой в литературных и театральных кругах Москвы прочно закрепилась слава ворожеи и пророчицы. Свои предсказания она давала так же, как и писала стихи, - неожиданно, щедро и очень точно. А свою судьбу она, казалось, знала наперед.
♦ Марина Цветаева заявляла о своем пристрастии к одним именам и в то же время совсем отвергала другие. Она говорила о том, что мужские имена с окончанием на «й» отнимают у мужчин мужественность. Хотя, своего сына, по желанию мужа, она назвала Георгием, а не Борисом (в честь друга Пастернака), как хотела она сама.
♦ Цветаева с детства была очень близорука, однако очков не носила. Предпочитала четкой реальности размытость линий и силуэтов. Эту реальность она создавала соответственно своему внутреннему видению.
♦ Однажды на коктебельском пляже Цветаева сказала своему другу, поэту Максимилиану Волошину: "Макс, я выйду замуж за того, кто угадает, какой мой любимый камень". Так и случилось. Молодой москвич Сергей Эфрон - высокий, худой, с огромными "цвета моря" глазами - подарил Марине в первый же день знакомства генуэзскую сердоликовую бусину, которую Цветаева носила потом всю жизнь. По приезде в Москву Марина и Сергей обвенчались.
♦ Марина считала, что красить губы не очень хорошо для женщины, потому что всякий дурак подумает, что это она «для него накрасила».
♦ Самый ценный экспонат в Доме памяти М.И. Цветаевой в Елабуге - маленький блокнотик и карандашик, который нашли при ней. Это записная книжечка размером в половину женской ладошки, говорят, что она привезла ее из Франции. Она никогда не расставалась с блокнотиками и карандашами, всегда носила их в переднике. В этой книжечке только одно слово, и то на последней странице. Мелким почерком Марина Ивановна написала: "Мордовия" . Есть версия, что она, таким образом, обозначила место заключения дочери Ариадны. Но в мордовские лагеря Алю перевели после смерти Марины Ивановны. Предвидение?
P.S. как всегда, можно еще добавлять и добавлять фактов. Жизнь у Цветаевой была насыщенная, тяжелая, трагичная, запутанная. Я, безусловно, охватила не всё. Может, что-то всплывет в комментариях?))
XX век вошел в историю России как один из самых тяжелых для страны. Две революции, две мировые войны, репрессии, несколько волн эмиграции — все это оставило свои шрамы не только на государстве в целом, но и на каждой семье в отдельности. Немало пострадали Эфроны — родные и близкие великого поэта Марины Цветаевой со стороны ее мужа Сергея.
Выставка «Сто лет всего» в Доме-музее Марины Цветаевой, повествует о нескольких поколениях семьи Эфрон. Предметы и многочисленные письма раскрывают перипетии их судеб, рассказывая глубоко личные и трагичные истории. О нескольких экспонатах с этой выставки — в материале «Мосгортура».
Веер Елизаветы Дурново
Родители Сергея Эфрона, Елизавета Петровна Дурново и Яков Константинович Эфрон, происходили из разных слоев общества: она — потомственная дворянка, он — выходец из бедной еврейской семьи.
Отец и мать Елизаветы были вхожи в высшие круги общества обеих столиц — посещали званые вечера, официальные мероприятия, в том числе многочисленные балы.
Первый бал Елизаветы Петровны состоялся в доме московского генерал-губернатора. Дебютантка долго подбирала наряд и в конце концов лейтмотивом своего костюма выбрала ландыши — они украсили ее прическу и платье. Образ дополнил веер из слоновой кости.
Через несколько лет Елизавета Петровна вступила в революционный кружок «Земля и воля» и ее взгляды на власть и аристократическую верхушку общества, частью которой она сама являлась, резко поменялись — теперь она готова была вонзить нож в бок тому самому генерал-губернатору, который еще недавно любезно приветствовал ее у себя дома.
Веер Елизаветы Дурново. (Антон Усанов. МОСГОРТУР)
На собрания «Земли и воли» приходили совершенно разные люди — от крестьян до представителей дворянства. На одной из таких встреч и познакомились Елизавета Петровна и Яков Константинович. Из-за преследования российских властей вскоре они вынуждены были уехать за границу. Они поселились во Франции и в 1885 году в одном из православных храмов Марселя поженились. После рождения в том же году их первой дочери Анны, Елизавета и Яков отошли от революционных дел, посвятив себя семье.
Табличка с могилы Якова Эфрона, Елизаветы Дурново и Константина Эфрона
После завершения революционной карьеры Эфроны не раз пытались вернуться в Российскую империю и лишь в 1886 году их прошение было принято. В первое время после возращения на родину они вели тихую семейную жизнь, воспитывая многочисленных детей — к рожденным еще во Франции Анне, Петру и Елизавете в России прибавились Вера, Глеб, Сергей и Константин.
Но спокойная жизнь продолжалась недолго — в 1901 году их фамилия Эфрон вновь начала появляться в полицейских сводках. Повзрослевшие дочери — Анна и Вера — стали принимать участие в студенческих революционных кружках, а вскоре на тропу антиправительственной деятельности вновь ступила и их мать. Елизавету Петровну несколько раз задерживали, а после одного из арестов поместили в Бутырскую тюрьму. На свободу она вышла только через 9 месяцев, после того как за нее внесли залог. Полицейское преследование вынудило Елизавету Петровну опять бежать за границу.
Табличка с могилы Якова Эфрона, Елизаветы Дурново и Константина Эфрона. (Антон Усанов. МОСГОРТУР)
В 1907 году она вместе с сыном Константином уехала в Женеву, а оттуда перебралась в Париж. Период пребывания в столице Франции стал одним из самых трагичных в жизни членов семьи Эфрон.
В начале 1909 года к жене, уже будучи тяжелобольным, приехал Яков Константинович, в июне этого же года он умер. Через полгода семью ожидала очередная трагедия — в 1910 году покончил с собой младший сын Эфронов — четырнадцатилетний Константин. Мать, оставшаяся один на один с этой трагедией, не сумела справиться с горем и на следующий день тоже свела счеты с жизнью.
Мемориальная табличка появилась на надгробном камне родителей и сына в 1938 году, ее установила Марина Цветаева. В фондах музея этот предмет оказался в 1982 году.
Портрет Сергея Эфрона
Трагедия, потрясшая оставшихся детей, не могла не повлиять на их жизни. Желая как-то поддержать осиротевших Эфронов, известный поэт и художник Максимилиан Волошин пригласил их к себе на дачу в Коктебель. Лето 1911 года стало временем «обормотов» — так сами себя называли представители кружка, сформировавшегося тогда среди гостей дома литератора. Месяцы, проведенные у него в гостях, подарили Эфронам многочисленные новые знакомства. Больше всех повезло Сергею — здесь он встретил Марину Цветаеву.
Портрет Сергея Эфрона. (Антон Усанов. МОСГОРТУР)
Молодые люди очень нравились друг другу и много времени проводили вместе. Как-то Марина собирала на крымском пляже красивые камни, а Сергей помогал ей «Если он найдет и принесет мне сердолик — обязательно выйду за него замуж», — подумала тогда Цветаева. Именно этот камень Эфрон ей и подарил. Марина романтизировала его, видя в их встрече руку судьбы. Марина находила фамилию Сергея похожей на имя героя ее любимой древнегреческой трагедии — Орфея. Кроме того, его инициалы совпадали с инициалами первого возлюбленного матери Цветаевой — того тоже звали Сергей Э.
В 1912 году, как только Сергею Эфрону исполнилось 18 лет, они с Мариной Цветаевой поженились. Так началась их трудная семейная жизнь.
Портрет Сергея Эфрона, написанный с натуры Максимилианом Волошиным, был предоставлен для выставки Домом-музеем М. А. Волошина в Коктебеле.
Письмо Нюры Эфрон
«Дорогие Лиля и Вера. Поздравляю с Рождеством Христовым. Будете ли вы праздновать Новый год?» — спрашивает своих тёток в письме от 13 декабря 1917 года дочь Анны Эфрон Нюра. Прошедший год, в который страну потрясло сразу две революции, стал поворотным моментом и в истории семьи Эфрон. Кто-то из них принял советскую власть, кто-то — нет.
Старшая из детей Эфронов Анна и ее муж Александр Трупчинский были рады установлению нового порядка и активно сотрудничали с советской властью. Еще до революции у Анны Эфрон было богатое партийное прошлое (с 1907 года она состояла в ЦК большевиков), что помогло их семье не попасть под «уплотнение» и остаться в своей трехкомнатной квартире.
Письмо Нюры Эфрон. (Антон Усанов. МОСГОРТУР)
Сергей Эфрон принял сторону белых офицеров и участвовал в боях с большевиками. В 1921 году, после победы Красной армии в Гражданской войне, ему пришлось уехать в эмиграцию. Через Константинополь он попал в Чехию, в Прагу, где поступил на философский факультет. В Россию он вернулся только в 1937 году, уже став агентом ОГПУ.
Вера Эфрон и ее муж Михаил Фельдштейн практически сразу после Гражданской войны ушли в молчаливую оппозицию новой власти. В 1920 году они столкнулись с первыми притеснениями со стороны вышестоящих органов.
Всю свою жизнь Вера Эфрон стремилась быть актрисой, но после революции она не смогла продолжить театральную карьеру и стала преподавать детям драматизацию. Сестра Анна обвиняла ее в том, что она «не в силах понять трудность и напряженность современной жизни» и думает, что «можно жить по старинке, любуясь природой и собственным прекраснодушием».
Михаил Соломонович был профессором МГУ и занимался исследованием политических систем. Знакомые характеризовали Фельдштейна, как «теоретика-государственника, склонного анализировать события, а не принимать в них участия». Но все равно его деятельность показалась властям подозрительной и в 1920 году его в первый раз арестовали, обвинив в создании контрреволюционной организации. Несмотря на тяжесть обвинения, приговор оказался достаточно мягким — 5 лет условного срока. Однако этот арест стал не единственным взаимодействием Михаила Фельдштейна с НКВД. Через несколько лет советская репрессивная система сыграла решающую роль в его судьбе.
Письмо Веры Эфрон и ответ из НКВД
После 1920 года Михаила Фельдштейна арестовывали еще несколько раз, но все время ему удавалось избегать тяжелых последствий и оставаться на свободе. Последним стало задержание 26 июля 1938 года.
Вероятным поводом для этого ареста стала деятельность Фельдштейна в качестве юрисконсульта в организации, защищавшей права политзаключенных. История задержаний Михаила Соломоновича отразилась на ходе суда — его обвинили в том, что «с 1921 года до дня ареста являлся одним из руководителей подпольной кадетской организации в Москве, а также в том, что являлся немецким агентом, вёл на территории СССР разведывательную работу в пользу Германии».
Письмо Веры Эфрон и ответ из НКВД. (Антон Усанов. МОСГОРТУР)
Своему арестованному мужу Вера Эфрон отправляла деньги, передавала посылки, пока 16 марта 1939 года не получила справку о том, что он отправлен в «дальний лагерь, без срока, без права переписки». Зная, что в официальном советском уголовном законодательстве нет такой меры, она написала письмо в НКВД, где просила «дать 1) точную формулировку приговора, 2) указать статью обвинения и 3) сообщить какая судебная инстанция вынесла ему приговор». На это в апреле Вера Яковлевна получила сухой ответ: «Ваше заявление нами получено и проверено. Ваш муж осужден. Просьба Ваша отклонена».
В этих трех строчках не нашлось место самому главному — еще 20 февраля 1939 года Михаил Соломонович Фельдштейн был приговорен к расстрелу. Приговор привели в исполнение в тот же день.
О судьбе своего мужа Вера Эфрон так и не узнала — она умерла в 1945 году, думая, что Михаил Соломонович все еще находится в лагере.
О судьбах других членов семьи Эфрон можно узнать на выставке «Сто лет всего», которая проходит в Доме-музее Марины Цветаевой до 29 марта 2020 года.
Георгий Эфрон – не просто «сын поэта Марины Цветаевой», а самостоятельное явление в отечественной культуре. Проживший ничтожно мало, не успевший оставить после себя запланированных произведений, не совершивший каких-либо иных подвигов, он тем не менее пользуется неизменным вниманием историков и литературоведов, а также обычных любителей книг – тех, кто любит хороший слог и нетривиальные суждения о жизни.
Франция и детство
Георгий родился 1 февраля 1925 года, в полдень, в воскресенье. Для родителей – Марины Цветаевой и Сергея Эфрона – это был долгожданный, вымечтанный сын, третий ребенок супругов (младшая дочь Цветаевой Ирина умерла в Москве в 1920 году).
Отец, Сергей Эфрон, отмечал: «Моего ничего нет… Вылитый Марин Цветаев!»
С самого рождения мальчик получил от матери имя Мур, которое так и закрепилось за ним. Мур – это было и слово, «родственное» ее собственному имени, и отсылка к любимому Э.Т. Гофману с его незавершенным романом Kater Murr, или «Житейские воззрения кота Мурра с присовокуплением макулатурных листов с биографией капельмейстера Иоганнеса Крейслера».
Не обошлось без некоторых скандальных слухов – молва приписывала отцовство Константину Родзевичу, в которых Цветаева некоторое время находилась в близких отношениях. Тем не менее сам Родзевич никогда не признавал себя отцом Мура, а Цветаева однозначно давала понять, что Георгий – сын ее мужа Сергея.
Ко времени рождения младшего Эфрона семья жила в эмиграции в Чехии, куда переехала после гражданской войны на родине. Тем не менее уже осенью 1925 года Марина с детьми – Ариадной и маленьким Муром переезжает из Праги в Париж, где Мур проведет свое детство и сформируется как личность. Отец остался на некоторое время в Чехии, где работал в университете.
Мур рос белокурым «херувимчиком» - пухленьким мальчиком с высоким лбом и выразительными синими глазами. Цветаева обожала сына – это отмечали все, кому доводилось общаться с их семьей. В ее дневниках записям о сыне, о его занятиях, склонностях, привязанностях, уделено огромное количество страниц. «Острый, но трезвый ум», «Читает и рисует – неподвижно – часами» . Мур рано начал читать и писать, в совершенстве знал оба языка – родной и французский. Его сестра Ариадна в воспоминаниях отмечала его одаренность, «критический и аналитический ум». По ее словам, Георгий был «прост и искренен, как мама».
Возможно, именно большое сходство между Цветаевой и ее сыном породило такую глубокую привязанность, доходящую до преклонения. Сам же мальчик держался с матерью скорее сдержанно, друзья отмечали порой холодность и резкость Мура по отношению к матери. Он обращался к ней по имени – «Марина Ивановна» и так же называл ее в разговоре – что не выглядело неестественно, в кругу знакомых признавали, что слово «мама» от него вызывало бы куда больший диссонанс.
Дневниковые записи и переезд в СССР
Мур, как и его сестра Ариадна, с детства вел дневники, но большинство из них были утеряны. Сохранились записи, в которых 16-летний Георгий признается, что избегает общения, потому что хочет быть интересным людям не как «сын Марины Ивановны, а как сам «Георгий Сергеевич».
Отец в жизни мальчика занимал мало места, они месяцами не виделись, из-за возникшей холодности в отношениях между Цветаевой и Ариадной сестра так же отдалилась, занятая своей жизнью – поэтому настоящей семьей можно было назвать только их двоих – Марину и ее Мура.
Когда Муру исполнилось 14, он впервые приехал на родину его родителей, которая теперь носила название СССР. Цветаева долго не могла принять это решение, но все же поехала – за мужем, который вел свои дела с советскими силовыми структурами, отчего в Париже, в эмигрантской среде, к Эфронам возникло неоднозначное, неопределенное отношение. Все это Мур чувствовал отчетливо, с проницательностью подростка и с восприятием умного, начитанного, думающего человека.
В дневниках он упоминает о своей неспособности быстро устанавливать крепкие дружеские связи – держась отчужденно, не допуская к сокровенным мыслям и переживаниям никого, ни родных, ни приятелей. Мура постоянно преследовало состояние «распада, разлада», вызванное как переездами, так и внутрисемейными проблемами – отношения между Цветаевой и ее мужем все детство Георгия оставались сложными.
Одним из немногих близких Муру друзей был Вадим Сикорский, «Валя», в будущем – поэт, прозаик и переводчик. Именно ему и его семье довелось принять Георгия в Елабуге, в страшный день самоубийства его матери, которое произошло, когда Муру было шестнадцать.
После смерти Цветаевой
После похорон Цветаевой Мура отправили сначала в Чистопольский дом-интернат, а затем, после недолгого пребывания в Москве, в эвакуацию в Ташкент. Следующие годы оказались наполнены постоянным недоеданием, неустроенностью быта, неопределенностью дальнейшей судьбы. Отец был расстрелян, сестра находилась под арестом, родственники – далеко. Жизнь Георгия скрашивали знакомства с литераторами и поэтами – прежде всего с Ахматовой, с которой он на некоторое время сблизился и о которой с большим уважением отзывался в дневнике, – и редкие письма, которые наряду с деньгами присылали тетя Лили (Елизавета Яковлевна Эфрон) и гражданский муж сестры Муля (Самуил Давидович Гуревич).
В 1943 году Муру удалось приехать в Москву, поступить в литературный институт. К сочинительству он испытывал стремление с детства – начиная писать романы на русском и французском языках. Но учеба в литинституте не предоставляла отсрочки от армии, и окончив первый курс, Георгий Эфрон был призван на службу. Как сын репрессированного, Мур служил сначала в штрафбатальоне, отмечая в письмах родным, что чувствует себя подавленно от среды, от вечной брани, от обсуждения тюремной жизни. В июле 1944 года, уже принимая участие в боевых действиях на первом Белорусском фронте, Георгий Эфрон получил тяжелое ранение под Оршей, после чего точных сведений о его судьбе нет. По всей видимости, он умер от полученных ранений и был похоронен в братской могиле – такая могила есть между деревнями Друйкой и Струневщиной, но место его смерти и захоронения считается неизвестным.
«На лоб вся надежда» - писала о сыне Марина Цветаева, и невозможно точно сказать, сбылась ли эта надежда, или же ей помешал хаос и неопределенность сначала эмигрантской среды, потом возвращенческой неустроенности, репрессий, потом войны. На долю Георгия Эфрона за 19 лет его жизни выпало больше боли и трагедии, чем принимают на себя герои художественных произведений, бесчисленное количество которых прочитал и еще мог бы, возможно, написать он сам. Судьба Мура заслуживает звания «несложившейся», но тем не менее свое собственное место в русской культуре он успел заслужить – не просто как сын Марины Ивановны, а как отдельная личность, чей взгляд на свое время и свое окружение нельзя переоценить.
Жизненный путь отца Мура, Сергея Эфрона, хоть и тоже прошел в тени Цветаевой, все же был насыщен событиями - и одним из них стало
«… В его лице я рыцарству верна.
-Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху!»
Марина Цветаева «С.Э».
«Мы, научившиеся умирать и разучившиеся жить…должны… ожить и напитаться духом живым, обратившись к Родине, к России, к тому началу, что давало нам силы на смерть ….«С народом, за Родину!»
Сергей Эфрон «О добровольчестве»
70 лет назад, в конце лета или начале осени1 страшного 1941 года в Орле во внутренней тюрьме НКВД был расстрелян Сергей Яковлевич Эфрон… Поэт, писатель, актер, публицист, искусствовед, издатель, политический деятель, офицер, разведчик. Закончился земной путь человека, который сделал в жизни столько много разного, что споры о нем не прекращаются по сей день. При упоминании имени Сергея Эфрона обычно вспоминают, что он был мужем поэтессы Марины Цветаевой и что он был в Париже «советским шпионом»… Кличка «предателя» прочно прикрепилась к Эфрону. И это величайшая несправедливость по отношению к нему – искреннему и подлинному патриоту, который всей своей жизнью служил Родине так, как он считал нужным.
… Его жена – Марина Цветаева называла его «вечный доброволец». Это было действительно так. В годы первой мировой войны юный Эфрон, несмотря на слабое здоровье – он был болен туберкулезом — рвется на фронт. Любовь к Родине, «крепкое чувство России», как он скажет потом, захватывает все его существо, так что все остальное становится неважным. Его не берут и он устраивается в санитарный поезд, где от инфекций умирали также как от пуль на фронте, затем становится учащимся школы прапорщиков…
Узнав из газет о перевороте в Петрограде, Эфрон, находившийся в Москве, схватив оружие, мчится в полк и клянется отдать все за спасение Родины. Буквально клянется, первые белые добровольцы подписывали бумагу, что они отрекаются от всего – от семьи, от близких, от любимого дела, что спасение Родины для них главное. Пока большевики для Эфрона – враги. Так он писал об этом потом, уже в изгнании, в своих воспоминаниях: «Незабываемая осень 17-го года. Думаю, вряд ли в истории России был год страшнее. … по непередаваемому чувству распада, расползания, умирания, которое охватило нас всех. Десятки, потом сотни, впоследствии тысячи, с переполнившим душу «не могу», решили взять в руки меч. Это «не могу» и было истоком, основой нарождающегося добровольчества. - Не могу выносить зла, не могу видеть предательства, не могу соучаствовать, - лучше смерть. Зло олицетворялось большевиками».
Сергей Эфрон и Марина Цветаева
Действительно, те самые большевики, которые мечтали о поражении России в первой мировой войне, которые не скрывали, что хотят уничтожить все государства, все границы и все нации, которые заключили позорный мир с немцами, обкорнавший Россию, у власти. Казалось, закончилась история России, на месте былого русского государства – космополитический вертеп. И думалось, что единственный возможный поступок для русского российского патриота – борьба с большевиками.
Эфрон участвует в октябрьских боях в Москве, где погиб почти весь его полк и он сам лишь чудом спасся, затем бежит на юг России, вступает в добровольческую армию, участвует в знаменитом драматическом Ледовом походе, в обороне Крыма, получает тяжелое ранение. Его храбрость и авантюризм в хорошем смысле слова вошли в легенду — по поручению командования он нелегально отправляется в занятую большевиками Москву, чтоб вернуться оттуда с деньгами и людьми. Это была его идея, чтоб каждый город имел в добровольческой армии свое соединение – Московский полк, Тульский полк, Нижегородский полк. И ни минуты не сомневался, когда ему предложили приступить к исполнению им же придуманного плана, хотя понимал, что идет почти на верную гибель….
Это ему Цветаева посвятила свою книгу «Лебединый стан», ту самую, которую она читала революционным солдатам и матросам в Москве, надев его мундир юнкера и рискуя получить пулю за дерзость, граничащую с оскорблением… Это его образом навеяны знаменитые строки:
«Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу - грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое - в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира - последний сон:
Молодость - Доблесть - Вандея - Дон.»
Оказавшись в эмиграции Эфрон переживает духовный кризис. Он пересматривает свой взгляд на белое движение, признает, что наряду с благородством много в нем было и жестокого и мерзкого, наряду с Георгиями были и пьяные мародеры-садисты Жоржики. «Добрая воля к смерти» … тысячи и тысячи могил, оставшихся там, позади, в России, тысячи изувеченных инвалидов, рассеянных по всему миру, цепь подвигов и подвижничеств и… «белогвардейщина», контрразведки, погромы, расстрелы, сожженные деревни, грабежи, мародерства, взятки, пьянство, кокаин и пр., и пр. Где же правда? Кто же они или, вернее, кем были - героями-подвижниками или разбойниками-душегубами? Одни называют их «Георгиями», другие - «Жоржиками» — писал он в «Записках добровольца». И добавлял, что белая гвардия, воспетая его женой, тут же приобрела черную плоть, политиканов, контрразведчиков, помещиков и заводчиков, толпившимися за спинами героев-романтиков и только ждавшими, когда придет время, чтобы вернуть, урвать, пустить кровь… Они и сгубили белое дело, они оттолкнули от белых народ, они – безобразиями, расстрелами, мародерством добились того, что белые ордой покатились от Орла до Харькова, потом до Дона, потом до Крыма и Галлиполийских полей. И они – заправляют в эмиграции, выдавая себя за истинных патриотов и бескорыстных борцов большевизмом: ««Георгий» продвинул Добровольческую Армию до Орла, «Жоржик» разбил, разложил и оттянул ее до Крыма и дальше, «Георгий» похоронен в русских степях и полях, «положив душу свою за други своя», «Жоржик» жив, здравствует, политиканствует, проповедует злобу и мщение, источает хулу, брань и бешеную слюну, стреляет в Милюкова, убивает Набокова, кричит на всех перекрестках о долге, любви к Родине, национализме…».
Эфрон – студент философского факультета в Праге находит единомышленников, выпускает с ними журнал «Своими путями». Неожиданно он узнает, что эти его рассуждения перекликаются с идеями евразийства. Основатель евразийства князь Николай Сергеевич Трубецкой также писал в статье «Евразийство и белое движение»: «Мы признаем, что белое движение не удалось. Признаем, что виною этой неудачи были невоенные участники движения, — и к этим невоенным участникам белого движения, не сумевшим дать ему достойной его идеологии и организации управления, мы относимся резко отрицательно. Но тот благородный патриотический порыв, которым породил белое движение и которым жили лучшие представители этого движения, для нас бесконечно дорог. Даже более того, именно сознание того, что этот порыв не привел к желаемой цели, что героические усилия и жертвы бойцов белого движения оказались напрасными благодаря идеологической и практической беспомощности его невоенных участников, — это сознание и вызвало к жизни евразийство как стремление создать новую идеологию, более соответствующую по своему масштабу великой задаче преодоления коммунизма». Эфрон с головой отдается новому для него делу – строительства новой идеологии и новой партии для постсоветской России.
Все больше и больше к нему приходит осознание, что в революции тоже была своя правда. Еще в годы гражданской войны он понял – и с горечью писал об этом в «Записках добровольца» — что белое движение вовсе не было народным и что народ относился к белым в лучшем случае равнодушно, а когда белые, позабыв о своих высоких идеалах, увлеченные стихией братоубийственной войны, где нет и не может быть закона и морали, стали грабить, насиловать, мародерствовать и вовсе возненавидел их. Большевиков народ тоже не идеализировал и на их чрезвычайки и продотряды не раз и не два огрызался жестокими и кровавыми бунтами, но большевики были своими, не интеллигентами-романтиками, а рабочими, матросами, солдатами, и говорили они о понятном – не о конституции, федерализме и Учредительном собрании, а о хлебе, земле, мире и Советах, похожих на общинные сходы.
Эфрон приходит к выводу, что революция была неизбежна и нужна, что тот строй, который возводится теперь в СССР, гораздо национальнее, органичнее для России, чем либеральные республики с конституциями, о которых продолжала грезить эмиграция. И Эфрон примыкает к левому крылу евразийства – парижской группе, во главе которой стояли Сувчинский, Карсавин, Святополк-Мирский . Левое евразийство родилось из понимания того, что никакое внутреннее восстание, которое могло бы свергнуть Советскую власть, и на которое рассчитывали правые евразийцы, невозможно. Советская власть крепка, потому что нравится это кому-нибудь или нет, но она — власть народная. Марксизм с его пафосом активности и творчества затронул важнейшие струнки в душе русского народа. Более того, марксизм, который на Западе возник как атеистическая и материалистическая теория, при соприкосновении с русско-евразийской ментальностью вдруг пережил преображение, и наполнился религиозной энергией. Обращение Святой Руси в марксистскую веру совпало, по левым евразийцам, с концом эпохи материализма, которая длилась с 18 века и во время которой Запад, больше всех остальных цивилизаций преуспевший в прогрессе материалистической науки, вышел на позиции мирового лидера. В веке ХХ наступила новая эпоха веры, новое средневековье и России с присущей ей религиозной одаренностью суждено перенять у Запада эстафету лидерства, стать «новым Западом» (П. Сувчинский) для всех остальных стран. Но для этого нужна идеологическая революция в СССР, нужно наполнение коммунизма религиозным, христианским содержанием. Левые евразийцы мучительно искали эту формулу христианского социализма, нащупывая ее, например, в федоровстве, которое позволяло совместить социальное государство, индустриализацию и культурную революцию с учением Христа о спасении мира и человечества.
Эфрон отдает все силы левому евразийству, редактирует альманах «Версты», газету «Евразия». Но нежелание правых евразийцев – Савицкого, Трубецкого, Алексеева признать право на существование альтернативной, другой версии евразийства, бешеное озлобление эмиграции, которая увидела в просоветском курсе «Евразии» предательство сделали свое дело. Да и в самом СССР всерьез к левому евразийству не относились, в левых видели лишь удобных эмигрантов, ведущих просоветскую пропаганду, выгодную и нужную руководству СССР. Все это кончилось тем, что левое евразийство, так и не исчерпав своего идейного потенциала, сошло на нет. Его лидеры отошли от него. Эфрон также решает, что если уж быть со своей страной и со своим народом, то нужно принять и избранную этими страной и народом идеологию – марксистский коммунизм. В начале 1930-х годов он уже ничего не говорит и не пишет о евразийстве, он готов вернуться в СССР и просто стать лояльным советским гражданином, чтобы отдать все свои силы на строительство социализма. Он возглавляет «Союз за возвращение на Родину», переписывается с советскими гражданами, участвует в мероприятиях советского посольства во Франции, даже вербует добровольцев для войны в Испании на стороне республиканцев. Но работники советского посольства (те, для которых дипломатический статус лишь прикрытие иной деятельности), в ответ на запрос о гражданстве, прозрачно намекают Эфрону, что ему – бывшему белогвардейцу, с оружием в руках боровшемуся против Советской власти, нужно … искупить свою вину перед Советской властью и … стать агентом НКВД во Франции. Для бывшего офицера Эфрона работа в разведке – никакой не позор, это — достойная и важная работа во благо Родины. Уже в конце жизни он с гордостью скажет: «я – не шпион, я – советский разведчик». К тому же, чего скрывать, эпизод с нелегальной поездкой в Москву в гражданскую доказывает, что Эфрон по складу своего характера был склонен к приключениям и некоей театральности и поэтому роль разведчика ему, вероятно, нравилась. Он соглашается, хотя, конечно, понимает, что приобретет несмываемое клеймо предателя в глазах эмиграции, своих старых и уже бывших друзей.
Эфрон – разведчик – все тот же доброволец, человек чести, верный идеалу, ибо не деньги (положение его самого и его семьи и после вербовки остается отчаянно бедным, хотя и не таким беспросветно нищим, как в конце 1920-х), а желание послужить Отчизне привели его на это путь. И он все так же отчаянно, до безумия храбр. Ему поручают опасные задания – прикрытие похищения генерала Миллера, участие в операции по устранению агента-перебежчика Рейсса (причем, биографы заявляют, Эфроон по наивности своей сначала не предполагал, что Рейсса собираются убить..). Эфрон уже в мирное время, в чужой благополучной стране рискует свободой, а, может, и жизнью так же, как на Родине в гражданскую…
Сегодня Эфрону ставят в вину эту его деятельность. Но давайте вспомним: против кого она была направлена. Тот же генерал Миллер не был безобидной овечкой. Это был боевой генерал, возглавлявший дисциплинированную, хорошо выученную, спаянную идеологией антисоветизма организацию – РОВС, созданную еще Врангелем и состоявшую из офицеров — ветеранов белого движения. РОВС в отличие от других эмигрантских организаций, твердо стоял на позициях необходимости иностранной интервенции для свержения власти большевиков, вел переговоры с правительствами Запада на этот счет, имел тесные связи с иностранными разведками. Диверсанты из РОВС перебрасывались в СССР и осуществляли там террористические акты. Чуть позже, после нападения гитлеровской Германии на СССР руководство РОВС заявляло о поддержке Адольфа Гитлера и вермахта. В 1941 году один из руководителей РОВС в Германии белый генерал фон Лампе предложил Гитлеру использовать силы эмигрантских военных организаций. Нацисты, правда, не ответили: они не хотели, чтоб советское население восприняло все так, что с немецкими войсками возвращается старая власть и неохотно использовали белоэмигрантов. Однако члены РОВС по своему почину шли служить в германской армии и СС (на Балканах и на восточном фронте), работали на оккупированных территориях СССР переводчиками и чиновниками в административных органах, снабжали немцев пропагандистской продукцией на русском языке, преподавали на курсах для советских коллаборационистов.
Так что если бы советская разведка в 1930-х годах так успешно не боролась с головкой непримиримой белой военной эмиграции, нашей стране пришлось бы гораздо тяжелее в годы великой Отечественной войне. И оплакиваемый нашими новоявленными «белыми патриотами» генерал Миллер, аресту которого способствовал и Эфрон, хозяйничал бы в Орле при немецкой администрации, безжалостно расстреливая коммунистов и беспартийных…
В 1939 году в жизни Эфрона происходит новая катастрофа – провал. Эфрона отзывают в СССР. Вскоре туда прибывают и жена с сыном (Цветаева не разделяла идеалистических взглядов мужа и не хотела в ССР, но после того, как обнаружилась его «вторая жизнь» в эмиграции ее затравили и лишили средств к существованию). Сначала все было хорошо, Эфрон с семьей жил на даче. Но скорее вместо заслуженной тихой спокойной жизни, не говоря уже о наградах, которые Родина должна была ему вручить за тяжелую, изнурительную, страшную работу разведчика, Эфрон получил …. камеру в тюрьме и вздорное обвинение в сотрудничестве … с французской разведкой. Эфрон и тут не теряет присутствия духа и мужества. Его на Лубянке избивают, пытают, не дают спать, есть и пить, запугивают расстрелом и требуют, чтоб он подписал показания, свидетельствующие о том, что его жена – Марина Цветаева вела антисоветскую работу как агент иностранной разведки. Эфрон потрясен случившимся – меньше всего он, бежавший от французской разведки, которая пыталась арестовать его за шпионаж в пользу СССР, ожидал встретить такой прием на Родине, в стране, которую он считал светочем прогресса, идеализировал, защищал от эмигрантских нападок, отправил сюда свою дочь Ариадну (тоже, кстати, оказавшуюся в тюрьме по надуманному обвинению). К тому же Эфрон болен, у него постоянные сердечные приступы (о которых врачи регулярно предупреждают следователя Кузьминова – запомним презренное имя этого изверга, спокойно, в кабинетике, в полной безопасности истязавшего больного затравленного человека). Но Эфрон так и не подписал эти показания. После открытия архивов ФСБ исследователям стали доступны протоколы допросов. Везде рукой Эфрона написано: «моя жена – Марина Цветаева никакой антисоветской работы не вела. Она писала стихи и прозу». Или – запись о допросе, но протокола нет. Значит, били, но не подписал и протокол уничтожили….
Сергей Эфрон был обречен. Он слишком много знал о деятельности советской разведки за рубежом. Он нужен был НКВД во Франции, но совсем не нужен был в Советской России. Кроме того, началась война. Дивизии вермахта приближались к Москве, захватывая один город за другим. Нельзя было исключить вероятность, что уже к середине осени немцы возьмут Москву (вспомним, что по плану «Барбаросса» парад победы на Красной площади должен был состояться 7 ноября). Высокие чины из советских спецслужб отчаянно боялись, что Сергей Эфрон может оказаться в руках гестаповцев и что те окажутся удачливее (или многоопытнее) в выбивании показаний. А Эфрон, бывший одним из руководителей резидентуры НКВД во Франции, начиная с 1931 года, расскажет о работе парижской резидентуры.
Конец Сергея Эфрона был предрешен… Увы, таковы законы реальной политики. Разведки всех стран мира в подобных ситуациях поступали так. Не понимать это мог только безнадежный романтик, вечный доброволец, человек чести, рыцарь, неизвестно как попавший в ХХ век Сергей Эфрон…
… Большинство из тех, кто пишет об Эфроне обязательно упоминают о том, что свой конец он сам предрек в кино. Действительно, в 1929 году Эфрон, который вдруг увлекся кинематографией, снялся в немом фильме «Мадонна спальных вагонов», где сыграл белогвардейца, оказавшегося в большевистской тюрьме и приговоренного к расстрелу. Два дюжих солдата заходят в камеру. Эфрон пятится в угол, закрывает глаза руками, сопротивляется. Солдаты его бьют и тащат к выходу. Чем не пророчество о том, что произойдет через 21 год?
На самом деле перед нами, конечно, не более чем журналистская красивость. Нет сомнений в том, что Эфрон умирал не так, как его герой на киноэкране. Эфрон был измучен непрекращающимися допросами и избиениями. Он перенес инфаркт и постоянно испытывал боли в сердце. На почве тяжелого психического потрясения, усугубленного издевательствами, у него начались галлюцинации: он слышал голоса. Он пытался покончить с собой, но палачи и тюремные врачи не дали. На рубеже лета и осени 1941 года расстреливали уже не Сергея Эфрона, а полутруп, который и сам бы умер через пару месяцев. Вероятнее всего, Эфрон даже не понимал, что с ним происходит, и кто он такой, когда за ним пришла расстрельная команда. Жизнь, как всегда, оказалась страшнее и непригляднее кино.
Эфрон любил свою Родину, и когда она называлась Российская империя, и когда она стала называться СССР. Он готов был пострадать и умереть за нее — и пострадал и умер. Он был готов перенести за нее позор и поношения со стороны тех, кого уважал, с кем дружил, с кем рядом жил – и перенес. Он, сам того не желая, принес ей в жертву и тех, кого любил, больше самого себя – дочь и жену. Свой невыносимо трагический путь он прошел до конца.
И ему уже все равно – забудем мы о нем, будем его поносить или вспомним добрым словом за все, что он сделал для Родины, для всех нас. Это нужно не ему. Это нужно нам.
Рустем ВАХИТОВ